Неточные совпадения
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и
семья — взрослые пажи дети, и была другая, незаконная
семья, от которой тоже были дети. Хотя первая
семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал себя счастливее во второй
семье. И он возил своего старшего
сына во вторую
семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для
сына. Что бы на это сказали в Москве?
Когда Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увидал всю
семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя. Молодой здоровенный
сын, с полным ртом каши, что-то рассказывал смешное, и все хохотали, и в особенности весело баба в калошках, подливавшая щи в чашку.
— И завтра родится
сын, мой
сын, и он по закону — Каренин, он не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были в
семье, и сколько бы у нас ни было детей, между мною и ими нет связи.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к
семье, т. е. к жене и
сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к
сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один день, с первым весенним солнцем и разлившимися потоками, отец, взявши
сына, выехал с ним на тележке, которую потащила мухортая [Мухортая — лошадь с желтыми подпалинами.] пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сорóки; ею правил кучер, маленький горбунок, родоначальник единственной крепостной
семьи, принадлежавшей отцу Чичикова, занимавший почти все должности в доме.
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная
семья,
Все жадной скуки
сыновья.
Кроме того, государственные дела, дела поместий, диктант мемуаров, выезды парадных охот, чтение газет и сложная переписка держали его в некотором внутреннем отдалении от
семьи;
сына он видел так редко, что иногда забывал, сколько ему лет.
Она привела
сына в маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев, мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод
семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то, арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину
сыну, снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу.
Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
В этот вечер Самгины узнали, что Митрофанов, Иван Петрович,
сын купца, родился в городе Шуе,
семь лет сидел в гимназии, кончил пять классов, а в шестом учиться не захотелось.
— Единственный умный царь из этой
семьи — Петр Первый, и это было так неестественно, что черный народ признал помазанника божия антихристом, слугой Сатаны, а некоторые из бояр подозревали в нем
сына патриарха Никона, согрешившего с царицей.
— Домовладелец здешний,
сын советника губернского правления, уважаемого человека.
Семью отправил на Волгу, дом выгодно сдал военному ведомству. Из войны жив не вылезет — порок сердца нажил.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся
семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на
сына, а с
сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
— Помилуйте, мама, если вы обе считаете меня в
семье как
сына и брата, то…
Старик держал за руку
сына или внука, мальчика лет
семи: и тот упал.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный
сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся
семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры он 18 лет уже получал доходы, на которые содержал свою
семью,
сына в гимназии, дочь в духовном училище.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?..
Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев
семьи, презрение общества. То, что для
сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
— Это еще хуже, папа:
сын бросит своего ребенка в чужую
семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а
сына простят?
В противном случае, если не докажет отец, — конец тотчас же этой
семье: он не отец ему, а
сын получает свободу и право впредь считать отца своего за чужого себе и даже врагом своим.
— Пронзили-с. Прослезили меня и пронзили-с. Слишком наклонен чувствовать. Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя
семья, мои две дочери и мой
сын — мой помет-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моем роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…
Вся
семья солонов состояла из десяти человек: старика отца, двух взрослых
сыновей с женами и пятерых малых детей.
Кроме старообрядцев, на Амагу жила еще одна
семья удэгейцев, состоящая из старика мужа, его жены и трех взрослых
сыновей. К чести старообрядцев нужно сказать, что, придя на Амагу, они не стали притеснять туземцев, а, наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству; удэгейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили баню.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две
семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и
сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух
семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Явился ко мне его
сын, вся
семья, умоляя спасти отца и главу семейства.
Не вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня на день. Чем больше было нужд, тем больше работали
сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая себе во всем, посылали в
семью вырученные деньги.
Но и русский язык был доведен до того же; для него и для всего прочего был приглашен
сын какой-то вдовы-попадьи, облагодетельствованной княгиней, разумеется, без особых трат: через ее ходатайство у митрополита двое
сыновей попадьи были сделаны соборными священниками. Учитель был их старший брат, диакон бедного прихода, обремененный большой
семьей; он гибнул от нищеты, был доволен всякой платой и не смел делать условий с благодетельницей братьев.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей
семье. Возле него стоял его брат, его друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера посетило несчастие, появлялись оба брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на мать, лишившуюся
сына; жизнь обманула его, впереди все было пусто и одно утешение...
Тем не менее, так как я был дворянский
сын, и притом мне минуло уже
семь лет, то волей-неволей приходилось подумать о моем ученье.
Могильцев был
сын дьячка и родился в селе, отстоявшем от Заболотья в
семи верстах.
Дедушкина
семья состояла из четырех человек, двоих
сыновей и двух дочерей.
Кроме описанных выше четырех теток, у меня было еще пять, которые жили в дальних губерниях и с которыми наша
семья не поддерживала почти никаких сношений. С
сыном одной из них, Поликсены Порфирьевны, выданной замуж в Оренбургскую губернию за башкирца Половникова, я познакомился довольно оригинальным образом.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей
семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому.
Сын застрелился…
По семейному соглашению,
сын капитана, Саня, жил у нас в Ровно весь учебный год, а мы всей
семьей приезжали к ним на каникулы.
Семья у него была многочисленная (четыре дочери и два
сына).
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал только наличных членов
семьи; если мне говорили, что старший
сын уехал во Владивосток на заработки, а второй служит в селении Рыковском в работниках, то я первого не записывал вовсе, а второго заносил на карточку в месте его жительства.
Интересна также
семья Жакомини: отец, ходивший когда-то шкипером в Черном море, его жена и
сын.
А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого мужа забуду,
Условиям новой
семьи подчинюсь
И
сыну не матерью буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты сердца единый избранник…
Собственно, ответственными лицами в
семье являлись Устинья Марковна и старший
сын Яков. Еще поднимаясь по лесенке на крыльцо, Зыков обыкновенно спрашивал...
Вся
семья подтягивалась, а
семья была не маленькая:
сын Яков с женой и детьми, две незамужних дочери и зять, взятый в дом.
Молодые бабы-хохлушки слушали эти жалобы равнодушно, потому что в Хохлацком конце женатые
сыновья жили почти все в отделе от стариков, за немногими исключениями, как
семья Ковалей.
Безвыходное положение чеботаревской
семьи являлось лучшим утешением для старого Тита: трудно ему сейчас, а все-таки два
сына под рукой, и мало-помалу
семья справится и войдет в силу.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух
сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие
семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Филипп Чеботарев наблюдал их с тайною завистью: вот бы ему хоть одного
сына в
семью, а то с девками недалеко уедешь.
После страды
семья Горбатых устроилась по-новому: в передней избе жил Макар с женой и ребятишками, а заднюю занял старик Тит с женатым
сыном Фролом да с Пашкой.
Пока
семья крепла и разрасталась, Татьяна была необходима для работы, — баба «воротила весь дом», — но когда остальные дети подросли и в дом взяли третью сноху, Агафью, жену четвертого
сына, Фрола, честь Татьяне сразу отошла.
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [
Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами своей дочери Марии (1839) и
сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.] писала ко мне об этом с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям к Горчакову; сутки прожил у меня.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян.
Семья Райнеров впала в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая было к
сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
Ульрих Райнер оставил
семью у Блюма и уехал в Швейцарию. С помощью старых приятелей он скоро нашел очень хорошенькую ферму под одною из гор, вблизи боготворимой им долины Рютли, и перевез сюда жену и
сына.
По одиннадцатому году, она записала
сына в гимназию и содержала его все
семь лет до окончания курса, освобождаясь по протекции предводителя только от вноса пяти рублей в год за сынино учение.